— Когда появились «Группа поддержки квир-женщинам Северного Кавказа»? Как формировалась команда и какие основные принципы работы организации?

— В 2017 году, когда в Чечне стали преследовать геев, мы начали активные эвакуации — я тогда была директором московского коммьюнити-центра — работали вместе с ЛГБТ-сетью. Мы занимались полностью Москвой, открыли шелтер. Тогда все писали о геях, но были не только геи, были и девочки, просто об этом не писали, не говорили, потому что мы боялись спровоцировать волну ненависти по отношению к женщинам и вывозили их, совершенно не афишируя это все. И в ходе работы нам стало понятно, что работа с девушками отличается от работы с парнями, что это отдельное направление и схема работы должна быть другая. В ходе этой работы появилось несколько человек, которых больше интересовал именно вопрос девушек, работа с девушками. Некоторые правозащитники были из-за границы, некоторые люди присоединились к нам в процессе работы. Потом, когда мы уже общались с людьми из разных стран и регионов в том числе, мы начали находить активисток-девочек, которые были сами готовы помогать своим. Например, сейчас у нас очень много девочек, которым мы помогли, и они тоже хотят помогать.

Многие девочки уже в безопасных странах и оттуда могут как-то помогать. Иногда это просто коммуникации, советы, мы вместе можем разрабатывать какую-то стратегию, потому что тем людям, которые там не выросли, сложно. Даже несмотря на то, что мы постоянно с этим работаем, много чего знаем, все равно люди, которые там выросли, лучше знают, как действовать в той или иной ситуации. Поэтому мы всегда стараемся советоваться. Я тоже выросла не в России, в Таджикистане, до 13-14 лет жила там и прекрасно понимаю контекст, но все равно многие вещи не понимаю. Поэтому мы всегда то, что касается культурных особенностей, стараемся обсуждать с девочками, которые знают это хорошо, не понаслышке. Таким образом у нас постепенно уже образовалась сеть, есть некий административный состав — я и ещё несколько человек — каждый занимается своим делом, все построено на доверии и на конфиденциальности. Если девочки обращаются, они общаются только со мной, например. Есть какие-то общие вещи — сразу дается, например, вымышленное имя, и дальше мы оперируем этим именем. И любая информация, которая касается личных данных, попадает только в руки тех людей, которым действительно это необходимо — например, к тем, кто работает с кейсом, с посольствами, с другими странами — эти люди получают информацию о паспортных данных. А те люди, которые просто помогают, например, даже могут не знать настоящее имя и вообще никогда не узнать.

Мы никого насильно не спасаем — это важно. Мы никогда не приходим и не говорим: «Так, что тут? Квир? А ну-ка, поехали». Это важный момент, потому что, если девушка сама понимает, что она не может больше жить в этой ситуации и хочет что-то сделать, мы можем подсказать, как люди, которые имеют опыт в этом, какие могут быть варианты. Это очень сложный путь — любая эвакуация, эмиграция, любой переезд. Это тяжелый процесс, особенно для таких кейсов, когда девочка уезжает и полностью вычеркивает всю свою семью, все свое прошлое, больше никогда к нему не возвращается. Женщина должна быть готова к тому, что она полностью забывает про свою семью, потому что, как только она дает о себе знать, ее сразу могут найти и вернуть. Мы помогаем, объясняем, как это может быть, какие могут быть варианты. Бывает такое, что кто-нибудь девочек обращается, мы говорим, что вот такие-то варианты видим. Она говорит: «У меня такой-то план», — и ее план лучше. Была такая ситуация, мы сказали, что лучше предложить не можем, если нужна материальная помощь, деньги, можем найти — если у тебя нет билетов, грубо говоря. Но твой план лучше, чем наш, так быстрее получится. Поэтому мы выступаем часто как консультанты.

Мы помогаем всем, кто действительно готов на это, мы сделаем все что от нас зависящее, если человеку нужна помощь. Бывает такое, что помощь нужна экстренно — конечно, мы кинемся, у нас есть ресурсы и возможности. Но часто работа с девушками — это долгий процесс, потому что экстренно — не всегда хорошо, это прямо крайний способ для того, чтобы бежать, когда действительно есть опасность для жизни. А лучше всего, когда девочка это все понимает — что она хочет жить свободно, у нее свои представления о том, чего она хочет в этой жизни, и мы помогаем ей разработать стратегию, у нас есть ресурсы, которые позволяют как социализироваться в России, так и куда-то выехать — понятно, что многим в России оставаться небезопасно.

— Как девушки выходят на вас?

— В первую очередь, знакомые знакомых, они передают наши телефоны. Например, если они знают контакт человека, который уже помог, или же через почту, и я пишу, куда обратиться, с кем связаться по какому вопросу, и мы можем переходить другие каналы.

— В исследовании 2018 вы очень глубоко изучили положение женщин и ЛГБТ+ на Северном Кавказе. В чем особенность именно этого региона?

— Все базируется на отношении к женщинам в целом. На Северном Кавказе и там, где преобладает исламская религия, отношение к женщине, как к собаке. Ты можешь послушать, но говорить не всегда можно. Может быть, ты будешь любима в семье — ну, как собака. Некоторым собакам повезло, их любят, они на диване сидят, их кормят и выгуливают по первому требованию, а некоторым во дворе подстилку бросили. Это ужасное, отвратительное сравнение, но как-то так. А если эта девушка квир, трансгендерная или бисексуальная, которая не хочет быть в этих сексуальных рамках, гендерных рамках, этих стереотипах, она хочет двигаться дальше, жить и радоваться жизни, а не сидеть на подушке и ждать, когда ее покормят или не покормят, то это уже выбивается из тех рамок, которые приняты в этом обществе. Эта девушка становится изгоем. Если парень может сказать: «Я поехал работать в другой город, другую страну», — ему никто ничего не скажет, он волен выбирать, как действовать, то девушка не имеет возможности выбирать свое будущее, у девушки обязательно есть папа, дядя, брат, сват или еще кто-то, кто за ней следит, кто за нее отвечает, как они считают. Кто ей должен разрешить какие-то действия. И хорошо, если девушке разрешили поехать куда-то учиться, а очень часто — и мы сталкиваемся больше с такими случаями — девушке не разрешают вообще ничего, она несколько лет сидит дома, никуда не выходит. Понятно, что те девушки, которые имеют более-менее вменяемую семью, справляются со своей жизнью. Рвать отношения с семьей и уезжать неизвестно куда — это очень сложно, на это решаются по полной безнадеге.

— Если девушка с Кавказа идентифицирует себя как квир, какие еще выходы у нее есть, кроме как обратиться к вам или уехать учиться?

— Мы сейчас проводим исследование стратегий выживания, и в нем будут описаны разные варианты: кто-то находит фиктивный брак, кто-то не фиктивный брак, выходит замуж, рожает детей и имеет параллельную жизнь, и так всю жизнь — так же и парни, на самом деле. Мы говорим о девушках, но у парней тоже это очень распространено, какое-то количество ребят мы вывезли прямо с семьями. Вот и девушки так же находят кого-то, понятно, что тогда каждый контакт с мужем — это изнасилование, но они так не рассуждают, думаю. Как и гетеросемьи — многие женщины живут и думают «а, ну и ладно» — даже если они не с Кавказа. Кто-то до последнего тянет, а потом делает вид, что ну, уже старая, никто не берёт.

— Вы сталкиваетесь с давлением, сопротивлением со стороны властей или частных лиц?

— У нас все очень просто: найдут — убьют. Мы только начали выступать с открытым лицом, называть себя и говорить, что вот мы — отдельная группа. Мы работаем уже три года и только сейчас осмелились говорить об этом, потому что понимаем, что нам нужно поднимать нашу видимость, потому что девочкам нас очень сложно находить и гайки там тоже закручивают. Когда все это было на волне, было понятно, куда бежать. А сейчас — полгода назад к ним приходила полиция, например, и они полгода решались обратиться за помощью, чтобы предпринять какие-то шаги. Многие из тех, у кого были высокие риски, уже уехали. А многие живут в такой нехорошей прямой, и в любой момент эта прямая может оборваться. Она понимает, что да, я живу, меня пока никто не убивает, но это пока, а завтра меня могут убить без причины. Мы стараемся сейчас достучаться до этих людей, плюс достучаться до девочек, которые в принципе себя осознают и им надо просто с кем-то говорить, чтобы себя осознать как лесбиянку, как бисексуалку, трансгендерного человека, просто с психологом пообщаться, понять что они нормальные, что в этом нет ничего такого. Дальше уже стратегию можно придумывать, девушка может сама решать, какую стратегию она выберет — главное, что она осознала, поняла, что она не космонавт, не с другой планеты прилетела, что таких людей много и что люди разные. И дальше она может выбрать: может, она останется жить в этом регионе, но она будет понимать, что у нее есть компания единомышленниц, с кем она может пойти раз в неделю в кафе поговорить, потусить — уже ей будет лучше, это же не значит, что надо бежать спать со всеми. Главное, чтобы девочки не замыкались, не заканчивать жизнь самоубийством — это тоже наша цель, ведь это может по-разному проявиться у девочки-подростка в такой ситуации. Поэтому мы стали больше говорить об этом, стали видимыми. Я выступаю с открытым лицом, хотя у нас этим людей занимается намного больше.

— Получается, в регионах есть локальные коммьюнити, куда девушки могут приходить, чтобы пообщаться, поделиться?

— Да, в основном девочки встречаются и общаются на закрытых встречах, квартирниках.

— Сложно ли вам находить источники финансирования? Есть ли общественная поддержка?

— Мы постоянно ищем финансирование, и это очень сложно. Мы можем помочь и билетами, и полностью сопровождением. Разные времена были, в том числе и когда совсем не было денег, никаких бюджетов, и мы искали ресурсы. Сейчас у нас есть финансирование, но, опять же, очень относительно. Сколько стоит одна жизнь? Она бесценна. Бывает достаточно купить билеты, потратить 100 долларов, и это девушке помогает, она уезжает, находит работу, а иногда надо с десятью пересадками перевозить через полмира, это будет стоить 10000 долларов. Поэтому даже когда у нас есть какая-то сумма, мы не знаем, на сколько ее хватит — на месяц, на одну жизнь или на десять жизней.

Для того, чтобы расширять сеть, нужно стараться коммуницировать с этими девушками, по крайней мере с теми, кто готов что-то делать, активно помогать своим, то есть активисткам, которые не просто живут и радуются (или не радуются) жизни, а которые еще что-то хотят делать. С ними нужно работать.