другие берега

В Англии я уже пять лет, и ни разу не дрался. Ни на улице, ни в пабе, ни где-то ещё. Если и были конфликтные ситуации, — с пьяницами в пабах или с работягами на стройке — это всё решалось на словах. То есть было видно, что человек хочет найти решение проблемы, а не размотать кого-то просто так. Это меня больше всего поразило. Люди предпочитают договариваться. Если у вас не получается договориться, то вы расходитесь в разные стороны паба, стройки и просто не общаетесь друг с другом. Не замечаете. Если человек тебе как-то неприятен, то ты к нему не подходишь и не говоришь с ним. А в России надо ведь подойти и спросить: «А чё ты?».

Люди едут туда, где у них больше возможностей реализовать свои проекты и идеи: это может быть хоть Лондон, хоть Берлин, хоть Кремниевая Долина. Все эти места заполнены иностранцами. Другое дело, что сделать это по-прежнему нелегко: переезд требует от человека упертости, в хорошем смысле этого слова. А если переезд связан с профессиональным ростом — еще и профессионализма или наличия каких-то талантов. Поэтому есть ощущение, что за границей действительно оказываются лучшие. В этом и заключается «феномен эмиграции»: за границу, как и сто лет назад, переезжают блестящие люди, но уже не потому, что бегут из России или не любят свою страну. Не бегут, любят. Просто другие страны зачастую дают больше возможностей, и глупо их не использовать. Политические причины тоже играют свою роль, но они скорее второстепенны.

Депортационный центр — это тюрьма, но очень фешенебельная тюрьма. У каждого есть своя комната с душем. Это было так шикарно в сравнении со сквотом. Там тепло, там дают одежду, довольно приличную — спортивный костюм. Можно смотреть фильмы, можно ходить в библиотеку, у них много книг. Если ты веган, тебе делают специальное веганское меню. У меня было такое. Это то, что они называют «заботой». Власти прикладывают максимум усилий, чтобы выглядеть хорошо. Но с людьми [там] все равно обращаются ужасно. Было несколько пугающих моментов. Например, человек в комнате рядом со мной покончил с собой. Спустя день или два — ещё один. Каждые десять минут у людей случались нервные срывы. В столовой, в библиотеке, в коридоре, где угодно. Срывы в самых разных формах. Лучше ночевать на улице, чем в депортационной тюрьме. Я вообще не представляю, кто бы выбрал жизнь в депортационном центре.

Мне часто снится один и тот же сюжет, что я в России, что я должен улететь, но опаздываю на рейс: меня что-то непреодолимое задерживает. От этого чувство тревоги, даже страха. Но рядом и другое чувство, что я могу улететь, пусть следующим рейсом, но мне есть куда уезжать, и я больше этой стране [РФ] не принадлежу. Сложное, комплексное чувство. Обычно снов я не видел, а этот повторяется. У меня ощущение, что это все «там» не мое, что все мое — «здесь» [в Лондоне], мой дом тут. Нагиб Махфуз сформулировал это самым точным, на мой взгляд, образом: «Дом не там, где ты родился. Дом там, где прекратились твои попытки к бегству». Я совершенно явственно ощущаю, что мои — прекратились.

...Водопроводчик поднимается в ванную, в этот момент открывается дверь, из которой выглядывает мой сосед-поляк. Между ними происходит такой диалог:
— О, привет! Как дела?
— Нормально.
— Откуда ты?
— Я из Польши.
Тут этот типичный манчестерский чувак останавливается и спрашивает: «А сколько ты возьмешь, чтобы починить ванну?» Петя ответил, что не знает, он здесь PhD делает. В этот момент у англичанина рушится стереотип: «Ты первый поляк в этой стране, которого я встречаю, который пишет докторскую». Такое пересечение разных культур.

Я оказался в таком хитросплетении, что несколько влиятельных людей подряд посоветовали мне уехать на время. И я действительно уехал на время. Жена тогда искала работу за границей, в итоге нашла в Англии, хотя могла бы в любой другой стране. Кстати, в Лондон тоже эти приветы долетали. Только скорее от тех, кто мне помогал после покушения. Примерно так: «Чувак, чего ты боишься?», а потом через пару дней: «Действительно, ты правильно боишься».